— Товарища ищем.
Раненый кивнул головой через плечо:
— Там ищите. Там их много лежит.
В поле подле раненых копошились санитары и помогавшие им трубачи.
Митька Лопатин глянул вокруг. Два трубача ловили лошадь под казачьим седлом. Она не давалась, била задом и хищно скалила зубы, норовя укусить.
— Гляди, — сказал Митька, — это ж Харламова конь.
— Эй! Эй! Чего вы нашего коня гоняете? — крикнул Федоренко, подъезжая к трубачам.
— Ваш, значит, конь? — спросил старый трубач.
— С нашего взвода, — отвечал Митька Лопатин.
— Скажи, какое дело! — удивился трубач. — До старости дожил, а не видел, чтобы конь, как собака, не допускал до хозяина.
Митька слез с лошади.
— А где хозяин? — спросил Митька, чувствуя, как у него тревожно забилось сердце.
— А вон лежит, — показал трубач. — Ты поосторожнее, парень, а то как бы конь тебя не убил.
Но Митька Лопатин храбро подбежал к лошади, которая, узнав его, доверчиво ткнула ему в плечо головой, и склонился над Харламовым.
Харламов лежал на спине, широко раскинув руки. Видимо, тут произошла страшная схватка. Вокруг лежало несколько изрубленных тел.
Красивое лицо Харламова было обезображено глубокой сабельной раной. Тут же валялась перерубленная фуражка.
— Санитара! — сдавленным голосом сказал Митька.
— Санитар тут без надобности, — заметил старый трубач. Он поднял и опустил безжизненно упавшую руку Харламова.
— Какого человека убили… — тихо сказал Федоренко. — Лучшего бойца в эскадроне.
Вдали послышались звуки сигнальной трубы. Митька нагнулся к Харламову, поцеловал его в губы и, сложив ему руки, выпрямился.
— Вы уж, товарищи, как полагается, схороните его, — просительно сказал он трубачам. — Это был такой парень… такой…
Митька не договорил. Нижняя челюсть его задрожала. Он сжал зубы, нахмурился. Только теперь, в эту минуту, он почувствовал, какого друга потерял. К его горлу подкатился колючий клубок. Не желая показать душевную слабость, он отвернулся, сел в седло и, ведя в поводу лошадь Харламова, поскакал к полку, откуда все настойчивее доносились звуки трубы, игравшей сбор.
Он скакал и не видел, как Харламов пошевелился и, чуть приподнявшись, молча посмотрел ему вслед…
В степи разливались холодные тени. Быстро темнело. На землю опускалась безлунная ночь. Постепенно все" затихло вокруг, и только одинокая лошадь, потерявшая всадника, еще бегала под тихо мерцавшими звездами. Она останавливалась, призывно ржала и, не получая ответа, снова с глухим топотом мчалась в степи…
10
Разгром белых конным корпусом под Воронежем и решительные действия ударной группы Эйдемана под Орлом остановили наступление Деникина на Москву.
Теперь во исполнение директивы командования фронтом конному корпусу с приданными ему двумя пехотными дивизиями и туркестанской бригадой предстояло разбить сильную группировку белых в районе станции Касторной. В штабе конного корпуса была только что получена эта директива, и Буденный внимательно ее перечитывал:
«…Конному корпусу Буденного по овладении г. Воронеж нанести удар в общем направлении на Курск с целью отрезать части противника, действующие к северу от железной дороги Воронеж — Курск. Ближайшей задачей ставлю овладение железной дорогой Касторная — Мармыжи…»
Под Касторной Деникин сосредоточил, кроме отборной пехоты, более двадцати конных полков с бронепоездами. Соотношение сил опять было неравное, и Буденный решал, как лучше разбить противника с малыми силами.
Он сидел над картой и, разговаривая с Бахтуровым, намечал предварительный план действий по овладению касторненским узлом, когда вошел Зотов и доложил, что по степи движется большая колонна конницы.
Буденный вместе с Бахтуровым вышел на улицу. Там, поглядывая в степь и коротко переговариваясь, толпились бойцы.
Последние дни шли дожди. Сегодня выпал первый снежок. На нем мириадами блесток сверкали лучи яркого солнца. И вот из степи, горевшей под солнцем, извиваясь на поворотах дороги, надвигалась огромная масса всадников. Колыхались распущенные знамена. Шевелился целый лес пик.
«Хорошо, славно идут», — думал Буденный, глядя в бинокль. Всадники ехали колонной по три. Встречный ветер раскидывал полы их длинных зеленых шинелей, открывая ярко-красные брюки. Зимние шлемы с нашитыми на них большими синими звездами придавали всадникам богатырский вид.
Буденный увидел, как высланный с разъездом Дундич подскакал к командиру, ведущему колонну, и, переговорив с ним, послал бойца с донесением.
Боец пустил лошадь во весь мах и с веселым, возбужденным лицом подскакал к Буденному.
— Наши, товарищ комкор! — весело доложил он, сдерживая на скаку лошадь.
— Какие наши? Откуда? — быстро спросил Вахту ров.
— Одиннадцатая дивизия. К нам на помощь идут. Дивизия входила в село. Трубачи, качнув сверкнувшими трубами, заиграли марш «Прощание славянки».
От колонны отделился всадник. В сопровождении Дундича он, поскакал коротким галопом вперед.
Не доезжая до Буденного, он слез с лошади и передал ее ординарцу. Затем подошел к Буденному и отчетливо доложил:
— Товарищ комкор, одиннадцатая кавалерийская дивизия прибыла в ваше распоряжение.
Буденный внимательно посмотрел на полное лицо начдива.
— Очень рад, товарищ…
— Матузенко, — подхватил начдив.
— Очень рад, товарищ Матузенко, — повторил Буденный, подавая руку начдиву. — Знакомьтесь, товарищи, — продолжал он, показывая на Бахтурова и Зотова. — Военком нашего корпуса и начальник полевого штаба.
— Нашего, — значительно подчеркнул Матузенко. — Вот, значит, и мы стали буденновцами.
— Э, нет, товарищ начдив! — улыбнулся Бахтуров. — Это звание надо еще в бою заслужить.
— Заслужим, товарищ Бахтуров, — сказал Матузенко с уверенностью. Он показал на подходившую колонну: — Смотрите, каких молодцов мы вам привели.
— Да, ребята как будто неплохие.
— Рабочие. Добровольцы. Под Тулой формировались. И почти все старые кавалеристы. У меня в первой бригаде целый эскадрон павлоградских гусар.
— То-то вы в красные штаны всех одели, — заметил Буденный. — И вообще вид хороший. Где только такое достали?
— Товарищу Ленину спасибо. Он, говорят, приказал, — пояснил Матузенко.
— Укомплектованы полностью? — спросил Буденный.
— Никак нет, товарищ комкор, — отвечал Матузенко с таким выражением на полном лице, словно он сам был повинен в некомплекте дивизии. — Командиров недостаточно. Обещали дать с Петроградских курсов, а они на фронт ушли. Пришлось поставить на взводы старых солдат.
— Вы-то сами в каком чине были? — поинтересовался Буденный, бросая на начдива изучающий взгляд.
— Старший унтер-офицер тринадцатого драгунского Военного ордена полка, — сказал Матузенко, по привычке беря руки по швам. — Вот из головы вон! Чуть не запамятовал! — спохватился Матузенко. — Слышно, из вашего корпуса организуют Конную армию. Товарища Ворошилова назначают членом Военного совета.
Мимо них в полном молчании проходили ряды головного полка.
Под копытами лошадей гудела скованная морозом земля. Колыхались бархатные полотнища знамен, обшитые по краям золотой бахромой. Всадники ехали в строгом порядке.
Высыпавшие на улицу бойцы, обмениваясь впечатлениями, с любопытством смотрели на проходящих. Только что проехали усатые трубачи. Никто самовольно не спешивался и не забегал в хату попить молочка. А это — что греха таить, дело прошлое — случалось в те времена. И такой у них был подтянутый вид, что некоторые из смотревших сами стали подтягиваться: кто поправлял съехавшую на нос папаху, кто застегивал полушубок.
— Вот какое подкрепление товарищ Ленин нам прислал, — сказал чей-то голос.
— Хороши, что говорить. Посмотрим, как в бою себя покажут.
— И кони одинаковые…
— Смотри-ка, братва, без обрезиков. Как есть все с винтовками.
— Ничего, как она спину-то понатолкает — живо попилят, — успокоил какой-то любитель обрезов, из которых в атаке можно было палить, как из пистолетов, в упор.
— Братва, глядите, какой хлопчик молоденький! — сказал один из бойцов.
— Где?
— А вон с краю едет. Красивенький.
Молодой всадник с горбинкой на тонком носу, ловко сидевший на крупной игреневой лошади, видя, что на него обратили внимание, обнажил мелкие ровные зубы и весело крикнул:
— Здорово, орлы!
Бойцы с любопытством смотрели вслед красивому всаднику, а он, оглядываясь назад, приветливо махал им рукой в белой вязаной варежке.
— Братва, никак, генерал? — изумленно вскрикнул боец в белой папахе, показывая на толстого всадника с пышными баками, который, важно подбоченясь и умышленно выставляя из-под шинели ярко-красные брюки, с деланно-свирепым выражением на румяном до блеска лице надменно поглядывал на пешестоящих.
